Большевики думали об оружии…
В конце августа 1906 года Ленин опубликовал в газете «Пролетарий» статью «Уроки московского восстания», которую несколько десятилетий назад в обязательном порядке изучали все студенты и школьники Советского Союза. Небольшая заметка неопровержимо свидетельствует, что профессиональный революционер внимательно следил за всеми военными новинками и целенаправленно думал о том, как использовать их в грядущих схватках с властью. «Военная техника в самое последнее время делает еще новые шаги вперед. Японская война выдвинула ручную гранату. Оружейная фабрика выпустила на рынок автоматическое ружье. И та, и другое начинают уже с успехом применяться в русской революции, но далеко в недостаточных размерах. Мы можем и должны воспользоваться усовершенствованием техники, научить рабочие отряды готовить массами бомбы, помочь им и нашим боевым дружинам запастись взрывчатыми веществами, запалами и автоматическими ружьями».
А как на эти новинки реагировала власть? Неспешно. Промышленное производство ручных гранат началось только в 1912 году. И лишь в 1914 году на вооружение русской армии была принята ручная осколочная граната РГ-14, которую изобрел капитан артиллерии Владимир Иосифович (Иозефович) Рдултовский и которая «несла службу» в Красной армии до 1930 года.
Аналогичная ситуация сложилась с автоматической винтовкой. Еще в 1906 году выдающийся русский оружейник Владимир Григорьевич Федоров сконструировал ее на базе трехлинейной винтовки Мосина. Однако созданием автоматического оружия Федоров занимался исключительно в порядке личной инициативы, без государственной поддержки. Существует расхожая байка: якобы против внедрения возражал царь Николай II, считавший, что для такой винтовки «не хватит патронов».
Генштабисты — о компромиссах…
В октябре 1905 года Генерального штаба капитан граф Алексей Алексеевич Игнатьев, уже успевший получить боевое крещение во время Русско-японской войны, возвращался из Харбина в Петербург. Движение по железной дороге было затруднено: почти на каждой станции поезд встречали демонстранты с красными флагами. Возвращение в Россию затягивалось на неопределенное время. В итоге граф Игнатьев был фактически избран начальником эшелона.
О том, что произошло дальше, сам Алексей Алексеевич весьма живописно поведал в своих знаменитых мемуарах:
«Убедившись, что движение зависит от машиниста, а порядок — от обер-кондуктора, я заключил с ними негласный союз и с каким-то озорством, как бы назло начальству, приглашал их в буфет 1-го класса. Поездной прислуге вход туда строго воспрещался. Выпив и закусив за отдельным столиком, я обычно спрашивал машиниста: «А что, Иван Иванович, не пора ли двинуться в путь?»
— Что ж, можно, пожалуй! — отвечал человек в черной шведской куртке, с закопченным лицом.
Тогда начальник станции почтительно выпячивал грудь, брал руку под козырек и докладывал, что путь свободен»1.
Спору нет, Генерального штаба капитан граф Игнатьев нашел весьма остроумный выход из создавшейся нештатной ситуации. Однако генштабист не подумал о том, что следует создать спецподразделения, способные эффективно разблокировать железнодорожный путь и бороться с восставшими.
И если бы это был частный анекдотичный случай…
Горькая ирония истории! Профессиональный революционер Владимир Ленин сделал адекватные выводы из неудачной Японской войны, в то время как власть стала целенаправленно задвигать прошедших эту войну генштабистов. «Заикаться об опыте войны нам не приходилось. Да мало кто о ней и расспрашивал. Генштабисты-маньчжурцы оказались чужими среди собственных товарищей, просидевших всю войну в тылу. Они попросту считались беспокойным элементом, и для многих были найдены места подальше от центра: кому в Сибири, кому в Туркестане, а кому и за границей»2.
… и красных голенищах
В сентябре 1917 года (всего месяц до Октябрьской революции!) Ленин пишет статью «Марксизм и восстание», в которой предельно четко излагает план захвата власти большевиками: «…занять сразу телеграф и телефон, поместить наш штаб восстания у центральной телефонной станции, связать с ним по телефону все заводы, все полки, все пункты вооруженной борьбы и т.д.». И предлагает своим соратникам в первые же минуты восстания осуществить не только захват Петропавловской крепости, но и арестовать правительство и Генеральный штаб.
А за считаные дни до штурма Зимнего, 8 октября 1917 года, гражданская «штафирка» завершает небольшую работу «Советы постороннего» — фактически профессиональный боевой приказ:
«Комбинировать наши три главные силы: флот, рабочих и войсковые части так, чтобы непременно были заняты и ценой каких угодно потерь были удержаны: а) телефон, б) телеграф, в) железнодорожные станции, г) мосты в первую голову».
Почему власть не смогла своевременно распознать грозящие ей вызовы? Почем не сыграла на опережение?
Волосы встают дыбом, когда узнаёшь, чем озабочен был в те дни «мозг армии»…
Генерального штаба полковник Александр Александрович Самойло, закончивший перед войной Николаевскую академию Генерального штаба и имевший солидный опыт разведывательной работы, в годы Первой мировой войны служил в Ставке Верховного Главнокомандующего. Чтобы получить генеральский чин, он должен был принять под командование полк (таковы были правила чинопроизводства), но не захотел это сделать. Вы думаете, что полковник струсил? Не пожелал покинуть Ставку и оказаться в окопах? Если бы…
«Я медлил, выжидая освобождения должности в своем родном Екатеринославском полку. Впрочем, я готов был принять и Ширванский полк. О мотивах этой своей готовности я охотно умолчал бы теперь, если бы не взятый мной принцип: выкладывать все начистоту. Дело в том, что Ширванский полк был единственным в армии, которому полагалось носить сапоги с красными голенищами! Казалось бы, выйдя из гимназических годов, я мог быть и менее легкомысленным. Как и чем это объяснить? Воспитанием? Средой? Странностью человеческого устройства? Судить не берусь»3.
Дело даже не в том, что память подвела мемуариста: красные отвороты на сапоги имел единственный полк в Русской армии, но не Ширванский, а Апшеронский. Суть дела в другом: блестящий офицер Генерального штаба в разгар Мировой войны думал о красных голенищах. А ведь Александра Александровича никак нельзя обвинить ни в отсутствии хорошего образования, ни в отсутствии кругозора: еще в 1890е годы, в бытность поручиком 1го лейб-гренадерского Екатеринославского полка, Самойло вольнослушателем посещал лекции на историко-филологическом отделении Московского университета.
Но родная история, до краев наполненная бунтами и переворотами, ничему его не научила.
Точка невозврата
Аналогичным образом рассуждали и молодые офицеры, формально не причисленные к Генеральному штабу, но фактически занимающие во время войны должности офицеров Генштаба. Исполняющий должность старшего адъютанта штаба XVIII армейского корпуса штабс-капитан Н.Н. Розанов писал 22 сентября 1917 года: «Когда все кричат и защищают свои права, мы, представители военной мысли, ждем, как подаяния, крох, падающих с Генштаба. Дайте же нам право решать свою судьбу. Ведь такое отношение не заинтересовывает к исполняемой службе, особенно если знаешь, что тебя выкинут после войны вон».
Ему вторил исполняющий должность штаб-офицера для поручений при штабе XVIII армейского корпуса штабс-капитан Рева: «Получается впечатление, что из нас хотят выжать все соки, а затем выбросить как ненужную вещь… В перспективе я вижу следующую картину: кончилась война, нас откомандировывают в свои части, и мы становимся под начальство тех из сослуживцев, которые были при выступлении на войну вольноопределяющимися или просто выступили во время войны солдатами»4.
Таким был моральный дух «силовиков» за считаные дни и часы до переворота…
Ни дня не служивший в армии Ленин вчистую переиграл боевых, закаленных в сражениях профессионалов. Генеральный штаб не смог столь же четко сформулировать идею о необходимости создания специальных подразделений, способных противостоять стихии вооруженного восстания. На руку большевикам сыграло и то, что в начале XX века борьба с любым восстанием априори не относилась к зоне ответственности генштабистов. Любое соприкосновение с политикой было неприятно им психологически и крайне небезопасно с точки зрения карьерного роста. Поэтому в структуре Главного управления Генерального штаба не было отвечавших за «политику» подразделений и никто не собирался их создавать.
Конечно, вопросами безопасности внутри страны должно было заниматься Министерство внутренних дел, в частности — Департамент полиции. Однако и там никто не озаботился созданием спецподразделений по борьбе с восставшими.
Так была бездарно пройдена точка невозврата. «Мозг армии» проиграл «штафирке».
P.S. После революции изобретатель ручной гранаты Владимир Иосифович Рдултовский успешно занимался конструкторской и преподавательской деятельностью, получил персональное воинское звание дивинженера Красной армии (два ромба в петлицах), стал основоположником теории проектирования взрывателей. В октябре 1929 года был арестован Коллегией ОГПУ по вздорному обвинению о вредительстве в военной промышленности, но спустя месяц освобожден. Благополучно пережил трагические 1937й и 1938й, а в мае 1939 года подорвался при разборке одного из своих изделий.
Выдающийся оружейник Владимир Григорьевич Федоров стал Героем Труда и генерал-лейтенантом инженерно-технической службы Красной армии. Любитель красных голенищ Александр Александрович Самойло закончил карьеру генерал-лейтенантом авиации и профессором военной академии. «Начальник эшелона» Алексей Алексеевич Игнатьев дослужился до звания генерал-лейтенанта Красной армии.
Все трое умерли своей смертью.
Примечания
1. Игнатьев А.А. Пятьдесят лет в строю. М.: Воениздат, 1986. С. 255-256.
2. Игнатьев А.А. Пятьдесят лет в строю. М.: Воениздат, 1986. С. 258.
3. Самойло А.А. Две жизни. М.: Воениздат, 1958. С. 146 (Военные мемуары).
4. Ганин А.В. Закат Николаевской военной академии 1914-1922. М.: Книжница, 2014. С. 107-108.
Комментарии